В плену говорят все. В застенках СБУ вот уже год держат гражданина РФ Андрея Соколова

Вот уже скоро год с тех пор, как коммунист Андрей Соколов оказался в плену. Судебные перспективы туманны, а обмен всё время откладывается или обходит его стороной - каждый раз мы надеемся в списках "10 на 10" встретить его имя...

Вот уже скоро год с тех пор, как коммунист Андрей Соколов оказался в плену. Судебные перспективы туманны, а обмен всё время откладывается или обходит его стороной - каждый раз мы надеемся в списках "10 на 10" встретить его имя...

Суд над Андреем отложили до неизвестного адвокату срока. По обвинениям ему грозит от 8 до 15 лет лишения свободы за волонтерскую работу в декабре 2014 в Донецке. Он обвиняется СБУ в информационной помощи минобороны ДНР (консультации по производственным вопросам на заводе "Топаз" г. Донецка). Ни в терактах, ни в участии в вооруженных действиях он даже не обвиняется. В плен попал 16 декабря 2014 г. на блокпосту ВСУ 37 (п. Красный Партизан, под Горловкой), когда ехал на своей машине с российскими номерами.

Две недели держался в "подвалах" (тайных тюрьмах в п. Новоградовка и г. Волноваха), где под угрозой применения пыток были получены "доказательства" его вины. И только 29 декабря 2014 г. был перевезен в г. Мариуполь, в СБУ. Сейчас он отрицает все обвинения. Еще с января находится в списках на обмен, но украинские власти не спешат его менять как других пленных, он гражданин РФ. А в последнее время процесс обмена совсем остановился. И вот дело было направлено в суд.

За это время в фонд Андрея поступила значительная помощь, благодаря которой удалось организовать ему продуктовые передачи. Он держится молодцом, наводит сейчас в СНТ "Каменный", куда его поместили до суда, порядок, чистоту в камере, товарищеские связи с сокамерниками.

Кормят по-прежнему едва ли не по нормам нацистских концлагерей, но ваша помощь, товарищи, дошла и за это вам передаём от Андрея огромное спасибо! Однако на услуги адвоката средства по-прежнему требуются.

Эти записи были расшифрованы со снимков мобильника, переданных Андреем Соколовым адвокату из СИЗО Мариуполя.

Сейчас Андрея вместе со всеми сочувствующими ополчению часто вывозят на допросы в СБУ, где уже пытают серьёзно (кого пытали "болгаркой" кличут "болгарин"). Чем это кончится, неизвестно.

Из-за ухудшения военной обстановки и питание сократилось, из еды дают такие крохи, что мускулистый рабочий-оружейник может превратиться в дистрофика. Но нужна не только еда, которая заносится в СИЗО только родными местных или в передачках, нужны средства на адвоката, поскольку обмен в силу возобновления боевых действий на Донбассе - затягивается.

Андрей сообщил, что по тюремным слухам, под Донецком возобновились бои и обмен явно закончен... Это означает, что его снова ожидает длительный период полуголодного существования в СИЗО и допросов в СБУ. Помощь товарищеская, рублём и продуктами требуется по-прежнему.

Антифашист публикует переданные записи Андрея.

В плену говорят все

Я много раз слышал эту фразу за месяц моего пребывания тут. В плену. И от ВСУшников, и от пленных ополченцев. И смысл её мне стал понятен. Конечно, ведь те, кто говорить не хочет, из плена не возвращаются. Они вообще никуда не возвращаются. Уходят в никуда: был человек, и нет его. Остались только следы запекшейся крови на стенах одиночной камеры и иногда вещи...

Мне повезло дважды.

Во-первых, я попал к пограничникам (Державна Прикордонна Служба). Именно они стояли на том несчастливом для меня украинском блокпосту между Донецком и Горловкой, в которую я и ехал днём 16 декабря. А погранцы - это обычные мобилизованные мужики. Это не добровольцы и не нацгвардия, что были недалеко там тоже. И, как говорили сами прикардонники, они со мной, москалём (паспорт и номера на машине - РФ), не стали бы долго говорить. Вернее, просто бы «шлёпнули», а в лучшем случае забрали бы здоровье, хорошенько избив.

Во-вторых, и это я уже понял после первого дня плена, мне повезло, что при мне были изъяты все «улики»: паспорт РФ, рабочий блокнот, документ с одного из заводов Донбасса с "шапкой" ДНР, фотокамера со снимками из моей поездки по ДНР и проч. Всё. Обнаружив всё это после первого же обыска моего «Матиза», погранцы получили всё, что хотели, без избиений и пыток.

Я потом повторял очевидное: да, работал на Минобороны ДНР, да, являюсь гражданином РФ и оружейyиком, да, приехал по приглашению представителей ДНР с 4 по 16 декабря в Донецк, где посетил несколько заводов и дал консультации, как наладить на них выпуск продукции ВПК. Оружия в руках не держал, в боевых действиях участия не принимал. Весь фронт для меня свёлся к далёкой канонаде, которую я слышал, находясь в стенах заводов, благо я попал туда как раз в момент короткого перемирия. Поэтому пытки не потребовались, я был взят, как говорится, «с поличным». Я везучий.

Я, конечно, вспоминал это двойное «везенье» с горькой улыбкой. И когда на днях при очередном выезде из тюрьмы в СБУ я рассказывал историю моего задержания двум пленным ополченцам, которые как и я, попадали на допросы в комнате с решёткой вместо двери в подвале здания (бывшая оружейка при тире), то эта история вызывала даже их дружный смех. И я улыбался тоже.

Ещё бы: на «Матизе», с георгиевской ленточкой на антенне, с московскими номерами, с российским паспортом, - и на украинский блокпост в зоне АТО! Прямо Штирлиц и его парашют за спиной в центре Берлина… «Что это такое?!» - и круглые от удивления глаза ВСУшника с автоматом наперевес. Вот что было первым вопросом, когда он увидел ленточку. А что я мог ему ответить?

О том, что я «попал», догадался за пару сотен метров до блокпоста, когда увидал огромный жовто-блакитный прапор, укреплённый над железобетонными блоками, что стояли поперёк дороги. Уже тогда понял, что ничего изменить нельзя: я был в секторе огня. Любая попытка развернуться и устремиться обратно закончилась бы дырками в кузове моего «Матиза» и, возможно, во мне. Я уже обречённо докатился до этих блоков и остановился. Всё, приехали! Сейчас смешно, но тогда было не до смеха.

Осталась лишь досада на самого себя и свою беспечность: поехал в одиночку, по маршруту, скинутому мне по Интернету накануне другом из Горловки. К нему и ехал. Ни разу не был там раньше. И досада на того ополченца с ДНРовского блокпоста, который проверил мой российский паспорт, видел и ленточку, и меня, но на вопрос, как проехать в Горловку, махнул рукой на дорогу, которая и привела через километр на украинский блокпост. Как это назвать? Невезение?

Сейчас, мне сказали, та дорога закрыта из-за войны, там проезда больше нет. Но как же прикардонники не удивились такому «сюрпризу»? Я был не первый, кто так нечаянно приехал к ним из ДНР. Был даже один российский офицер. Это не случайность, это… Это АТО!

Сейчас, когда я пишу эти строки лёжа на железных нарах, устеленных тёплым клетчатым пледом из передачки от моих хороших товарищей из Москвы, в камере следственного изолятора г. Мариуполя, сейчас это вспоминается с лёгким сердцем. Я живой, я знаю, что ждёт меня завтра - срок или обмен. Но в те первые дни и недели плена всё было по-другому…

Я был в «подвалах». Когда засыпаешь, не зная, будет ли для тебя завтра. Да и заснуть можно с трудом - зима, никакого отопления, холод пробирает до костей. «Подвал», то есть тайная военная тюрьма, это всего лишь стройконтейнер, где темно даже днём. Или заброшенный подвал какой-то ресторации с наваренными в углу самодельными решетками камер из железных уголков (да-да, ресторана: под потолком рядом с камерой всё ещё висел шар с кусочками зеркал, тот, который отражает свет, когда на него направлен прожектор дискотеки).

«Подвалом» может быть всё, что угодно, у этих место общее одно - одиночное содержание, передвижение только с маской на голове и с пластиковой стяжкой на руках, наглухо закрытые окна (если есть). Невозможно понять ни где ты, ни даже какой час. И даже если потом человек попытался бы найти это место - у него вряд ли что получится. Все эти самодельные решетки и цепи будут разобраны и спрятаны. Полная анонимность, полная безнаказанность.

Это система. Система государственной политики Украины по обращению с пленными. Наверняка есть и закрытые ведомственные инструкции об этом, и все следуют им.

Сначала всё было, как обычно. Для меня, не раз попадавшего в руки правоохранительной системы России (оппозиционная политика и оборот оружия) нового ничего не было. Обыск личных вещей, машины, первый допрос прямо в здании блокпоста, сидел на изгрызенном осколками снарядов стуле. Не было только понятых, да и сотрудников внутренних органов тоже - только пограничники и армейская контрразведка. Все они были в масках. Это тоже характерная черта всей АТО - маски везде и всюду. Балаклавы как символ анонимности и войны…

Но потом началось для меня новое: все изъятые вещи покидали в большой белый мешок, в каком хранят муку. Одновременно я заметил пропажу кошелька с деньгами, напоясной барсетки и флэшки с музыкой. С барсетки патриотичные пограничники аккуратно сняли мою красноармейскую звёздочку (потом она попала в СБУ), а USB-флэшку с записями донбасских групп «Граница» и «День триффидов», наверное, решили послушать на досуге. Из машины тоже сразу пропали все вещи - от запасной канистры до навигатора. И если бы не сломанная третья передача, которая вылетала ещё на пути из Москвы в ДНР, то возможно мой «Матиз» не доехал бы до официального ареста (такой - дорого не продать). После двух недель «в подвалах». Ключи от него, конечно, тоже были отобраны. На войне это называется трофеем. В мирное время - кражей.

Сидя на том стуле в здании заброшенного придорожного магазина, который был превращён в импровизированный штаб блокпоста, я начал свой путь пленного. Путь взгляда с другой стороны на эту войну. И на этом пути я видел и старался говорить со всеми людьми - солдатами, ментами, СБУшниками, всеми теми, кто стали моими невольными охранниками в плену. Других собеседников у меня больше пока не будет.

Те прикардонники, что задержали меня, заходили и выходили, смотрели на меня как на редкий трофей - пленный москаль, сам приехавший на украинский блокпост. «Ну ты попал!» - слышал я в свой адрес от каждого. Среди них был один, который снял маску и подсел поговорить рядом. Говорил по-русски. Представился просто: «Я укроп».

Я до этого думал, что «укроп» это такое слово, как и «колорад». Слово-маркер, которым на войне отмечают противника, чтобы обезличить, стереть человеческое во враге. Ведь убить человека гораздо тяжелее, чем «косить укроп» или «жарить колорада». Со слов этого «укропа» я понял, что попал к обычным мобилизованным, пограничникам. А сам он оказался ветераном-афганцем, глубоко за 40. Говорить было трудно - пластиковая стяжка, которой мне стянули за спиной руки, резала кожу всё сильнее. Увидев, что мне больно, этот солдат разрезал штык-ножом стяжку, оставил сидеть со свободными руками. Другой конвоир, конечно, был тоже рядом и держал автомат, наведённый на меня. Поэтому они не боялись, что я куда-то денусь.

Мой стул стоял в самом углу помещения. Я бережно размял руки, сказал «спасибо».

- Ну ты мне скажи, зачем ты приехал? Воевать?

- Нет, работать. Я оружейник. Я токарь.

Тогда уже были изъяты все мои «улики» - в том числе кейс с набором измерительного инструмента: штангенциркуль, линейки, чертилки, транспортир, которые я всегда возил с собой по донбасским заводам. А до этого работал с ними в моей московской мастерской.

- А что у вас в России говорят? Что здесь фашисты? Хунта?

- Так это по телевизору. Что у вас, что у нас - это пропаганда...

Я говорил спокойно. Отвечал на его вопросы про Россию, про себя. Он заметил, что даже удивлён моим спокойствием. «Мы тебя уважаем» - так и сказал. Я тогда не говорил про мой большой жизненный опыт в таких ситуациях. Хотя, если бы знал насколько плен отличается от обычного ареста, не стал бы так спокойно себя чувствовать. Те, кто прошел через эти первые минуты, когда свобода безвозвратно уходит, и ничего уже не вернуть назад, - поймут мои чувства в такой ситуации. Это как шок после травмы - видишь рану, но боли еще не чувствуешь, боль и понимание приходят позже.

Я был готов к избиению, к пыткам. Но не к таким разговорам. Так прошло около часа. Приехала вызванная контрразведка. И тогда начался первый беглый допрос. На меня сразу надели маску (прорезями назад). И я уже не мог ничего видеть кроме пятен света. Эту маску я провёз по всем «подвалам». При любом появлении военных и при переездах я был обязан её надевать на голову. Маска была натовской, немецкой фирмы MilTech (бирка).

К этому времени ВСУшники просмотрели все мои ДНРовские документы, флешки с оружейными инструкции, перегнали на свой ноутбук фотографии с фотоаппарата. Потом офицер контрразведки в маске на обычном листе записал мои паспортные данные и обстоятельства приезда в ДНР. Это не был ни протокол, ни официальный допрос. Еще долго не будет никаких формальных допросов, только такие «беседы» и видео-допросы на телефон (записывающиеся ими) . Мои же два телефона, тоже изъятые при обыске, отчаянно названивали из мешка. Они, конечно, не поднимали трубки, только переписывали записные книжки этих мобильников. Мой товарищ из Горловки, куда я и ехал из Донецка, звонил и начал беспокоиться, почему я не отвечаю. Ещё за двадцать километров до города я набрал его, предупредил, что скоро буду. Поэтому о моём исчезновении мои товарищи и в ДНР и в Москве узнали очень скоро, фейсбук в этом хорошо помог.

Ещё мне запомнился один эпизод. В то время, как я сидел на стуле, в «магазин» заходили и выходили те водители, что ехали через блокпост. Тут проверяли их документы, спрашивали, куда они едут и зачем. Один из них, водитель фуры с продуктами, долго просил разрешения проехать в Донецк.

- С сегодняшнего дня у нас приказ - товары и продукты не пропускать. Выгружай и проезжай пустым - или разворачивайся!

- Но у меня молОчка, всё испортится! Я не могу!

- Приказ, и всё. Разворачивайся!

Видимо, это было начало официальной блокады доставки товаров из Украины в ДНР. Когда закончился мой «допрос», мне снова стянули руки стяжкой и, подхватив с обеих сторон под руки, куда-то повели. Маска на голове мешала видеть, но я чувствовал, что меня через несколько метров подсадили в кузов военного броневика через задний борт (что-то вроде КРАЗ-Кугуар). Со мной по бокам сели несколько контрразведчиков с автоматами (слышал щёлканье затворов). Мешок с вещами рядом, «Матиз» - следом (о том, что его перегнали мне сказали позже мои охранники). Две скамьи были напротив друг друга, ноги не вытянуть. Полчаса езды по ухабам заснеженной дороги на бешенной скорости под «Группу крови на рукаве» из колонок автомагнитолы «коробочки» - романтика!..

И вот мой первый «подвал». Много ступенек, спотыкаюсь, но упасть не дают подхватившие меня с боков конвоиры. Даже предупреждают, где остановиться и где повернуть. Звук открывающейся решётки, ставят к стенке. Тишина… Те, кто меня привёл, что-то делают, стоя напротив меня, в голову лезут плохие мысли. Но нет, всё нормально, вижу через маску вспышки фотоаппарата - меня просто фотографируют. Потом разрешают сесть на стоящую рядом скамью. Срезают с рук стяжку и уходят. Слышу только шаги одного человека рядом.

- Можно попить?

- Вон, протяни руку, бутылка с водой.

Хриплый голос пожилого человека. Нащупываю на скамье рядом пластмассовую бутылку, на ощупь отворачиваю крышку, с жадностью пью. При этом приподнимаю маску и бросаю быстро взгляд - я в какой-то клетке с двумя скамьями, полутемень. Голая лампочка горит на стене по ту сторону решетки. Там же, где и солдат с автоматом, который разрешил мне попить.

Проходит время. Снова пью и спрашиваю, можно ли снять маску. Солдат нехотя разрешает.

Проходит время. Снова пью и спрашиваю, можно ли снять маску. Солдат нехотя разрешает. Предупреждая, чтобы сразу натянул маску на лицо, как только кто будет спускаться чужой. Он с интересом сам разглядывает меня, я надеваю очки, которые успел сохранить при обыске. И могу более подробно рассмотреть мою тюрьму.

Какой-то большой зал с колоннами по одной стороне. Стены в бетонной «шубе», что используют в тюрьме. Но нет, это не тюрьма. Это именно зал, и деревянная скамья, на которой сижу, - эта скамья ресторана, нет только столов перед ней, убраны. Под потолком - остатки лепнины, которую клеят для украшения помещений «под старину». И по центру замечаю зеркальный шар, из тех, что используют для светомузыки - точно земной шар, всё ещё в памяти вращающийся на дискотеках нашей юности…

Когда-то здесь был ресторан или кафе, люди ели и пили, танцевали. Но пришла война, и это место превратили в тюрьму. Треть зала, где стоят эти скамьи, разделили самодельными решётками, сваренными из железных уголков, из того, что было под рукой. Получились две клетки, в каждой по две скамьи. В клетках - дверь из арматуры с навесным замком. Туалет - пятилитровая бутылка с отрезанным верхом. Вода - в литровых пластмассовых бутылках. И то, и то было уже наполнено, я здесь не первый. От стены до решётки - шесть шагов. Вот такой «подвал».

Холод. Очень холодно. Мне ещё повезло - я выезжая оделся в английский военный свитер из шерсти, тёплое бельё. Поэтому почти не мёрз. А тут не работало никакое отопление. Здание заброшено. От бетонного пола тянуло болотом.

Окна на противоположной клеткам стороне зала наглухо закрыты какими-то чёрными пакетами. Не понять - день или ночь. Выход отсюда только один - там, где и вход. Через который меня и провели. В соседней клетке - никого, я тут один.

Как и мой первый конвоир, пожилой прикардонник - с Западной Украины. Венгр. Мобилизованный, на вид - за 50. Усы, лицо в морщинах, чёрные волосы. Форма нелепо сидит, мешком, автомат на ремне. Неразговорчив, но тоже спрашивает меня, как я попал в плен, и откуда я сам… Интересуюсь тоже - как его зовут и откуда он. Игорь, из Закарпатья. Спрашиваю - доброволец? Ухмыляется: мы все тут добровольцы. По мобилизации.

- Хлопчик, тебе ещё повезло, что попал к нам. Не бойся, тебя никто не тронет. Вечером принесут поесть.

И действительно, первый свой хлеб пленного я получил из его рук вечером - армейский котелок с горячими макаронами по-флотски, парой солёных огурцов и несколько кусков белого хлеба. И даже горячий сладкий чай, что здорово меня согрел в этом холодильнике. Как я понял, это была еда с обычной солдатской кухни, что ели и они сами. Я находился в расположении пограничников, недалеко от линии фронта.

Как я потом понял, такие места для содержания пленных есть в каждом расположении ВСУ. И у прикардонников, и у тербатов, и у нацгвардии. У всех. За две недели моих «подвалов» я прошёл через три таких места. Нас, пленных, много, и таких мест должно быть ещё больше.

Скоро этого солдата сменил другой. Этот пост у клетки был постоянным, дежурили по очереди. Поэтому я смог увидеть разных людей, со многими поговорить и узнать их истории.

Вот самые яркие.

Пожилой бывший мент с характерным гаишным брюшком. Конечно, с Западной Украины. Конечно, по мобилизации. На войну пошёл, чтобы не забрали 19-летнего сына (если в семье уже есть один мобилизованный, второго не берут). К обычному солдатскому пайку принёс мне литровую бутылку горячего чая.

Молодой, за 30, тоже мобилизованный, венгр. Сосед с той же улицы, что и мой первый охранник (между собой они говорили только по-венгерски). Вечно пьяный. Кажется, зовут Этин или похоже. Спускался ко мне чтобы «поговорить по душам». От него я услышал характерную фразу: мол, если вы сунетесь к нам, в Закарпатье, то вот тогда уже мы вам дадим! Я не спорил. И не напоминал ему, что это не к ним, а они сюда пришли. Этот же был ещё участником миротворческих сил Украины в Ираке, с его слов. И вот пошёл теперь на эту войну. Когда был пьян, пугал, что замок на двери может сломать одним ударом и тогда ничто не защитит меня от ножа. А трезвым принёс бутерброд с колбасой, которой я поделился с местными кошками. Они легко пролезали ко мне в клетку и с одной из них, чёрной как ночь, я даже спал вместе, закутавшись в тряпьё, что было на скамье. И ей тепло, и мне. Я кошек люблю.

Ещё был обычный школьный учитель. Тоже мобилизованный и тоже с Карпат. Он так мне и сказал, принимая через решётку ту пятилитровую бутылку, полную мочи, мол, помни, как тебе выносил украинский учитель, своими руками… В туалет меня не выводили, только так. Если он увидит эти строки, поймёт, что я помню и не забыл. Это был, наверное, единственный интеллигент среди всех, кого я встретил в плену. Как и ополченцы, это самые простые рабочие и крестьяне: сварщики, монтажники, селяне, зарабитчане. Ни одного богатого или даже среднего достатка. Те, кто не имел грошей откупиться, они и воюют, тянут солдатскую лямку. С обеих сторон.

Это еще больше вызывало во мне тихую ненависть, как у такого же как и они рабочего человека - социальную ненависть к богачам, развязавшим эту войну. И в голову лезли мысли, что вот эта самодельная решётка, разделяющая не только меня с этим солдатом, но и целые народы, должна быть сломана по-настоящему. А его автомат, направленный в мою сторону, должен быть повёрнут против настоящего врага. Общего для нас и для них. Как в том известном лозунге: превратим империалистическую - в гражданскую войну!

Но пока я был там, где я был. И на моей стороне кроме кошек - никого.

Продолжение следует